А как я жру? Это же уму непостижимо, сколько я жру! Объемы продуктов, которые я умею затолкать в себя, приводят Басю в отчаяние, граничащее с возмущением. Когда я ем, Бася садится рядом со мной и производит в уме калькуляцию расходов, в ее глазах ясно читается:
— Слушай, там, откуда ты явился, может быть и принято наедаться на квартал вперед, но сейчас ты в гостях, веди себя достойно, отдай мясо мне. Вот эта куриная ножка явно лишняя, пойдем, я покажу тебе, в какую миску ее положить.
Потом она поворачивается к хозяевам, в глазах у нее немой укор.
— Он не поймал вам ни одной мыши, — молчит она. — Не разорил ни одного птичьего гнезда. Не раскопал ни одной грядки. Почему вы позволяете ему все эти бесчинства?.. Вчера он ел прямо из холодильника, я сама видела. А сейчас — вы видели, какой кусок колбасы он только что слопал? Размером с крысу, честное слово!
Потом я сажусь смотреть кино по телевизору, Бася усаживается рядом со мной.
— Давай, хоть пузико мне почеши, — муркает она и подставляет пузо. — Эх, бесполезное ты существо, жаль мне тебя. Живешь своей никчемной жизнью, бестолковый, как турнепс, и как тебя земля носит?.. Посмотри на себя, никто тебя не любит, даже я.
Бася живет на даче, там у нее летняя резиденция. На ночь она любит уходить в огороды, чтобы вести там светскую жизнь. После ужина она подходит к двери и говорит:
— Эй, как вас. Откройте, у меня дела.
Ночью, в приемные часы, к Басе приходит гарем котов, коты услаждают ее слух непристойным мяуканьем, сражаются под крыльцом за право быть облитыми водой из ведра. Бася очень гордится своей популярностью, иногда она муркает мне:
— Что, завидуешь, небось? К тебе-то никто не приходит, это потому, что у тебя шерсти мало, да и та вся клочками. Посмотришь на тебя, и хочется закопать. Чеши, давай, не отлынивай.
Еще Бася по ночам охотится на мышей. Вокруг дачи живут мыши, их природное предназначение в том, чтобы разнообразить Басин досуг. Поймав мышь, Бася играет с ней, пока в ней не закончатся батарейки.
— А ты, наверное, и мышь поймать не сумеешь, — жалеет меня Бася. — Вон у тебя рожа-то какая здоровая, ты ее и под крыльцо засунуть не сможешь. Где уж тебе мышь поймать. На это, брат, мало одного желания. Мышь поймать — это тебе не кнопки тыкать. Тут талант нужен.
На лице у нее при этом выражение снисходительного интеллектуального превосходства. Гордая собой, Бася начинает вылизывать хвост.
Потом спрыгивает с дивана и топает к двери. Полтора килограмма чистейшего снобизма, обернутые в шкуру.
— Эй, кто там, — говорит она. — Дверь откройте. Пойду играть в мышь.
Басе везет, она красивая и популярная, мне таким никогда не стать, даже если я обрасту шерстью со всех сторон. Ее все любят, все ищут ее общества. Скоро я уеду домой, в Томск, буду жить один в квартире, никто не придет, чтобы непристойно мяукать для меня и чесать мне пузико.
Я пока не знаю, как вернее достичь популярности — обрасти шерстью или научиться ловить мышей.
Может, хоть вы мне что-нибудь посоветуете.

Три мужика в Опеле, оценив, что они целых двадцать метров безропотно пятились всего лишь от какой-то бабы, недовольно захмыкали и водитель раздраженно бросил:
- Машину насосала, а задом учить не наезд… ездить не научилась!
- Кайен встал как вкопанный, женщина еще шире улыбнулась пассажирам Опеля, будто старым знакомым и ласково сказала:

- По поводу езды задом - сразу видно, что кроме сосания, вы в жизни ничем не интересуетесь, даже правилами дорожного движения, а иначе бы знали, что я имею преимущественное право проезда, так, как с вашей стороны помеха из припаркованных машин, а с моей ничего нет. А что касается - «насосала», то вынуждена вас огорчить, такую машину невозможно «насосать», ее можно только мозгами заработать, да и то не всякими. (дама нежно погладила себя вместе с Кайеном) Насосать можно от силы только такой автомобиль, как ваш, да и то… Ой. Извините, я не хотела прикасаться своими грязными руками к вашей голубой мечте. Не берите в голову – это только мое дилетантское оценочное суждение. Не переживайте, может насосете еще на машину даже покруче моей, вас ведь все таки трое, тем более, что, как я подозреваю, мужские гонорары в этом деле, куда выше женских…

Тут мужики очнулись, от этого обволакивающего воркования и один из них заорал в открытое окно:
- Э, ты че? Хочешь сказать, что мы сосем!?

Дама наморщила лобик, глянула на часики и быстро ответила:
- Я бы с удовольствием еще поболтала с вами и послушала что и как вы там сосете, кто из вас глотает, а кто сплевывает, но к сожалению опаздываю на встречу. Хорошего дня и удачи в делах.

…Женщина отпустила мужикам воздушный поцелуй и ее Кайен сдуло, как будто гигантский мальчик дернул его за невидимую веревочку.

Водитель Опеля встретился со мной взглядом и решил поделиться своими наблюдениями:
- Нет, ну ты видел? Вот же тупая овца…

В другие дни хорошо бывает слышен скрип туалетной двери, и сразу после – журчание мочи. В этом случае я знаю, что писает девушка – слышно, как струя летит сразу в лужку гидрозатвора. Я уверен, что это девушка, вряд ли парень с такой лексикой мочится сидя.

Значит, парень с верхнего этажа живет с девушкой. Я ее никогда не видел, но слышу, как он все время требовательно к кому–то обращается. И нет в его голосе того нежного туалетного бархата.

Парня я иногда вижу во дворе. Типичный короткостриженый дембель без планов на жизнь. Такие всегда производят очень много шума, громким звуком отбивая свое право на существование. Раз в неделю к ним в квартиру приходят друзья, каждый из которых похож на окурок. С ними вместе он поет под гитару дембельские песни. Куплеты отдаются в канализационных трубах, припевы — в моем спинном нерве. Посиделки традиционно заканчиваются битьем бутылок и дружеским жестоким мордобоем. Через некоторое время после того, как все стихает, из спальни – она находится прямо над нашей – раздается энергичный храп, а из кухни – тихий шум воды и укромный звон тарелок – она моет посуду.

А потом, когда замирают все дневные звуки и ночные шорохи, я слышу женский плач.

Меня охватывает ярость, она сжимает кулаки. Спинной мой нерв натянут. Я взлетаю над унитазом, проламываю макушкой бетонный потолок, толкаю головой чью–то срущую жопу, и, разметав по чужой квартире брызги кафеля и девичьего горя, выскакиваю на верхнем этаже. Я кричу изо всех сил. Кричу что–то про любовь и про нежность.

Милая, пожалуйста, не плачь больше.

п.с. Ни у кого шабашки нет для копирайтера?

Я вышел на улицу покурить. Холодно. Да, думаю, не похоже, что придут за ним. Видно, что никому старик не нужен, и никого у него нет. Ни дома, ни родных, ни памяти. А у дежурного ботинки без дырок, в квартире тепло, детишки, жирная жена и картошка с мясом. Не по–людски так, думаю, надо вынуть челюсть.

И вот я возвращаюсь в помещение, повторяя про себя «надо вынуть челюсть», как будто эта фраза поможет мне согреться. Подхожу к обезьяннику, отворяю решетку. Старик спит. Заснул, сидя на полу. Надо вынуть челюсть.

Вы пробовали когда–нибудь вынуть из человека челюсть?

— Отец, — говорю. – Подъем. Надо вынуть челюсть.

Открывает глаза. Взгляд вдруг внимательный, недобрый. Кто там, в теле этого старика? Не отдаст мне, думаю, свое добро, видно, что настроен решительно.

— Ну что ты, — говорю ему с улыбкой, — старикан, бычишься, давай по–хорошему. Я ж тебе добра желаю. Вытаскивай клыканы свои, я тебе их утром верну. Ниче с ними не сделается.

Нахмурился дед, подумал о чем–то. Не сводя меня глаз, залез себе в рот грязными пальцами. Вынул, протянул мне.

– Вот, нормально, — говорю. – Давай, спи, грей кости, завтра мы тебя оформим.

Я запер обезьянник, налил в чашку воды, бросил туда стариковы зубы, поставил на стол и пошел домой. На душе было спокойно. Я шел и думал, что сделал доброе дело. Пусть совсем маленькое, но не это же важно. Главное не оставаться равнодушным. А утром может и придет за дедом какой–нибудь хипстер–внук или охающая бабка. На бомжа старик не похож, может и дом у него есть, и еда, и одежда. Всегда надо на лучшее надеяться.

Утром, когда я вернулся, старик уже умер и его увезли.

А челюсть осталась.