Я не хочу жить с людьми на этой планете. Не хочу ходить на работу, не хочу быть как все. Не хочу ваших дурацких денег и праздников с фольшивыми Сантаклаусами. Не хочу, что бы моего друга бил отец. Не хочу ходить по осфальту, не хочу стричься, как только волосы начинают лезть в уши. Не хочу, что бы мой брат воевал.
Я хочу чюда.
Директрисина спина на фоне оконных рам напоминала дирижабль на взлете. Того и гляди – заколышется и плавно поднимется в небо.
- Клеопатра Кирилловна, - робко вякнула я с порога.
Директриса величественно развернулась ко мне и так же величественно кивнула: - Садись.
- Алена… ээ… - Сергеевна, - и далее пауза, заполненная колотым льдом и обрезками проволоки. - Скажите, а вы вообще имеете хоть какое-то представление об учебном процессе?
Я чуть не ляпнула: - В общих чертах. Но сдержала беглый язык.
- Вас очень хвалил Ваш ректор, - тяжеловесно уронила Клеопатра Кирилловна (Клепсидра Горилловна, Клипса Куриловна и бог весть кто еще).
Душка Аристарх Семенович, который в детях видел живых существ, а не дидактические пособия по педагогике. И не только в детях с живыми, настоящими родителями, но и в детях – выпускниках интернатов.
- А вот родители на Вас жалуются…
- По поводу? – осведомилась я.
- Что такое у Вас пишут дети на уроках?
- Диктанты? – предположила я наивно.
Директриса бросила на стол между нами растрепанную тетрадь, взмахнувшую листами, как журавль крыльями. Впрочем, какой там журавль. Замурзанный воробей с выдранными перьями хвоста.
Я взяла в руки бедную бумажную птицу с типографским солнышком на обложке и улыбнулась.
Иван Синица, 3 б класс. Тетрадь по русскому языку.
Солнцу шкодливой дланью Ивана был пририсован дурашливо высовывающийся язык и косматые патлы.
- Открывайте, открывайте, - приказала директриса.
Я потянула обложку, перелистнула страницу, другую. Упражнения и красные линии исправлений. Буквы косые, пузатые, налезают друг на друга, у них пририсованы ручки и ножки. Восклицательный знак, который я поставила в конце недописанной фразы, Ванька превратил в человечка, у которого горло замотано шарфом.
Пятерок мало, но они есть. Последний лист истрачен на позавчерашний диктант. Кажется, он назывался «Кем быть». Вместо диктанта мальчишка написал сочинение, за которое я поставила «четверку».
Оно называлось «Хочу чуда». Вернее, не так. «Хочу чюда».
- Привет, птицы, - здороваюсь я, входя в класс, и собирая в пучок направленные на меня взгляды малышни.
Синица смотрел настороженно и бесстрашно, круглыми глазками-пуговками из ореола желтых пушистых ресниц
- Сегодня мы идем в парк. Гулять. Только тихо. Мы - диверсанты, которые должны покинуть территорию бесшумно и невидимо. Поэтому наше путешествие – секрет. Поклянитесь.
Клятвы вразнобой, а потом тихий визг и хлопанье крышками парт и пеналов.
Парк находится совсем рядом, в квартале ходьбы расслабленным шагом. Мы – восемнадцать человек маленьких и один большой – торопливо пересекаем пустой двор школы. Десять утра, в это время Клепсидра Горилловна вкушает утренний кофе с круассанами в буфете, пока не началось время школьных обедов. Вкушает и осмысливает наш разговор о воспитательном эффекте среди десятилеток.
Парк так же пустынен, как и школьный двор. Солнце путается руками в желтеющей траве и верхушках кустов, скамейки покрыты бархатной росой.
Я хлопком ладоней собираю маленьких хоббитов в круг и объявляю: - Смотрим на солнце! Зажмуриваемся, чтобы не жгло глаза. Считаем до двадцати двух и думаем о… чуде.
Никто не спрашивает – каком чуде, почему чуде, зачем чуде. Все закрывают глаза и начинают считать и думать. Ванька хмыкает, но глаза старательно зажмуривает.
Нестройный хор голосов: - Один, два, три…
Я тоже думаю о чуде, но смотрю на солнце, не смыкая век. Пока роговица не раскаляется и не наливается красным прозрачным светом. Пока воздух не начинает дрожать и плавиться, пока не плывет и растворяется чугунная решетка ограды, пока не осыпается хлопьями уродливая гипсовая воза – клумба с засохшими цветами. Пока небо не становится густо-зеленым, а облака – оранжевыми. В покинутом нами парке ранняя осень. Здесь – расцветающее лето, яркое и красочное, как взрыв палитры.
- Вот это да, - потрясенно говорит Иван и трогает рукой ближайший куст. Куст фыркает, выдирает корни из земли и перебегает на десяток метров левее. Парень заливается счастливым смехом и бежит за кустом, подпрыгивая и зависая в воздухе.
Дети задирают головы и восторженно разглядывают небо, потом – друг друга. Кто-то остался в своем облике, чем страшно разочарован. Кто-то изменился так, что стал неузнаваем. Дима Булкин превратился в огромного рыжего лиса, Аня Сидорова выглядела сказочной принцессой в развевающихся золотых одеждах. Остальные девчонки завистливо разглядывали ее платье и вздыхали.
- А где мы, Алена Сергеевна? - спрашивает Маша Нестеренко, маленькая рыжая тихоня, которая умудряется сделать в слове из шести букв пять ошибок.
- Как где? В сказке, – говорю я и торопливо пересчитываю по головам класс, который бродит зачарованно по поляне, трогая и разглядывая незнакомые цветы и деревья.
- Ага, - глубокомысленно кивает Маша и бросает портфель в высокую густую траву.
Иван тем временем догнал куст и старается оторвать от него лист, похожий на трехпалую ладошку. Куст не дается, шипит и плюется, а потом кусает агрессора за протянутые пальцы.
Я кое-как собираю детей, и мы углубляемся по тропинке в Лес - оранжево-фиолетовые джунгли. Воздух настоен на влажных и терпких запахах трав так, что больно дышать
Цветы, размером с приличный подсолнух, поворачивают вслед за нами блюдечки соцветий, щебеча непонятное на своем древесном языке. Я бывала уже здесь ранее и знаю, что тропинка выведет к морю. Белому песчаному пляжу, усеянному пустыми цветными ракушками. Вода, зеленая и прозрачная, тянется длинными языками по отмелям, выбрасывая в момент отливов на песок веревки водорослей, в которых копошатся мелкие тараканистые крабы. Время здесь тянется медленно и неторопливо, как густой кленовый сироп.
- Иван, почему в слове «хочу» у тебя буква У, а в слове «чудо» - Ю? Напиши мне верно , - и протягиваю мальчику палочку, чтобы он начертил слово на песке. Он задумывается, а потом пишет крупно, у самой воды: ЧУДО.
- Молодец, - говорю я. - Буква Ч не любит возле себя эту разлапистую каракатицу Ю.
Волна слизывает написанное слово, а Иван задумывается на секунду и пишет там же, аккуратно: Машка - чучундра. И ставит восклицательный знак. Я стираю ракушкой ребро восклицания и рисую горбик вопросительного знака. Упрямый Синица чешет за ухом и убирает горбик, оставив точку. Пути приязней в сердцах неисповедимы.
… Родители вечером будут удивляться легкому загару на лицах детей, приписывая его прогулкам на свежем воздухе:
- Ну надо же, в нашем-то зачумленной городской зоне...
А детям будут сниться важные белые пеликаны, расхаживающие по отмелям, оранжевая пена облаков на зеленом небе и разговаривающие цветы.
